Вечеринка с карликами. И другие рассказы - Елена Ивченко

Посреди ночи возникла голова какого-то дядьки.

– Девушка! Девушка, золотая! Вы бы матрас постелили!

– Постелила бы, – ответила я.

Под головой у меня лежал рюкзак, в ногах – сложенное пальто.

– Девушка, – через пару минут голова снова появилась из-за ярко-синей полки. Как пародия на солнце и океан. – У вас пилочки не будет? Девушка, золотая!

– А вам зачем?

Дядька залез в карман рубашки и достал какую-то металлоконструкцию. Она оказалась «нокией» без заднего корпуса.

– Да симку вынуть. Поковырять надо.

Для наглядности он от души ковырнул пальцем воздух. Я достала пальто и накрылась им с головой.

*

Веник встретил меня, как всегда, колючей бородой и богатырским объятием.

– Как сам?

– Нормас.

– Ленка?

– Ну.

– Все так же?

– Ага.

– Дебил.

Он не изменился: все так же любит жену и гуляет направо и налево. Но меня он никогда не клеил, и за это я его люблю. И, пожалуй, еще за то, что жена в неведении.

Я остановилась не у них, а в хостеле: дважды в неделю стою на ресепшене и живу бесплатно.

На фестивале я нашла вегетарианскую палатку. Люди подходят, нюхают, морщатся и уходят.

– А с тофу есть бутерброды? – спрашиваю парня за стойкой.

– Кончились.

– Плохо, – говорю и зависаю: как-то невежливо прозвучало.

– Печально, – подсказывает парень.

Мы смеемся.

Он продает мне соевый бургер и долго бегает за сдачей.

– Я с Москвы, – говорю и показываю кавычки.

– Я сам «с Москвы», – он тоже показывает кавычки, – в Пэтэзэ только полгода как.

В десять вечера я иду вдоль кордонов. Он меня догоняет.

– Приходите к нам в «Траву»!

Пока загружались в автобус, пошел дождь.

– Меня тут клеил один малолетка, – говорю, – хотя и знал, что у меня муж есть. Люди дебилы.

– Да, есть такое, – соглашается Юра, – дебилы.

Сам он когда-то был в браке, а теперь от брака осталась не замененная вовремя лампочка и печаль в выпуклых Юриных глазах.

– Я для себя понял, – говорит он, – если мужчина и женщина расходятся, то это не хорошо и не плохо, это нормально.

– Тебе лет-то сколько? – смеюсь. Мужчина и женщина, тоже мне.

– Не помню. Двадцать девять, что ли.

Слово за слово, шутка за шутку мы идем в кафе, только не в «Траву» – то уже закрылось, а куда-то, где до одиннадцати. Договорили не обо всем.

Кафе утыкано ретрофотками, букинистикой и зелеными салфетками с надписью «Хочешь познакомиться – положи себе на стол». Бармен здоровается с Юрой за руку.

– Видишь девушку на фотографии? – говорит Юра. – Она похожа на мою бывшую супругу. Я как увидел, глаза протер. А потом смотрю – у нее грудь голая!

Я отодвигаю пленочный фотик, лежащий перед фотографией в стратегическом месте.

– И правда. У моей подруги похожая.

– Что похожая?!

– Фотокамера.

Я беру двойной черный кофе и прошу Юру не обращать на меня внимания: он что-то говорил про «мужской желудок», а в меня ничего не лезет. От переизбытка впечатлений я почти парю над скамейкой.

– Я раньше много автостопом ездил, – рассказывает Юра. – Всю Россию объездил. Выходишь, бывает, один на трассу, да в зиму, да в одно лицо. Возвращаешься во-от с такой бородой – и сразу как процессор поменяли.

Слова «в зиму» я так и представляю: куда-то в черную и ледяную дыру. Но борода с Юрой не вяжется: слишком он тонкий какой-то, с красными пятнами на бледной шее.

Я рассказываю ему про отца. В какой-то момент задерживаю дыхание: чтоб не заплакать.

– Знаешь, – говорит Юра, – я давно так с незнакомым человеком не общался. Это круто.

Подходит бармен и хлопает себя по запястью.

– Ага, – говорит Юра и, пока я копалась в мокром рюкзаке, расплачивается за двоих.

– Ты дурной? – говорю. – Ладно, за мной не заржавеет.

– Не знаю, что у тебя там не заржавеет, – усмехается Юра, и бармен за компанию тоже фыркает.

На улице темно и мокро.

– Так, – говорит Юра, – я тебя проводить сейчас не могу, поэтому есть два варианта: либо я вызываю тебе такси, либо ты говоришь, у тебя нет Интернета, – что ж, милости прошу ко мне, у меня есть.

Он так и говорит – «милости прошу».

Мимо нас пролетает воронок, все на мгновение освещается.

– Знаешь, – говорю, – есть еще третий вариант. Я пойду пешком.

– Эй, не надо. Давай такси вызову. Здесь не Москва.

В ушах трещит от дождя и машин. Впереди маячит вокзал. Юра достает телефон:

– Я всегда так делаю.

– Рада, что ты всегда так делаешь, – говорю. – А я так не делаю никогда.

– Ты чего?

На перекрестке смотрю ему в глаза.

– Вот говоришь, всю страну объездил? А ума не прибавилось.

Разворачиваюсь и иду прочь. Звоню Лёвке, он сонный, трубка скрипит.

– Я соскучилась, – говорю.

– Что-то случилось?

Лёвка всегда зрит в корень.

– Случилось то, что люди дебилы. Давно случилось. Еще до нас с тобой.

*

Веник предается страстям и говорит об этом.

– Ты думаешь, легко вожделеть замначальницу кладового цеха?

Перед нами плещется Онежское озеро, синющее и какое-то строгое: то ли от плитки, то ли просто оттого, что это север и здесь иначе никогда не бывало.

– Так не вожделей, – говорю.

– Так не могу.

Похоже, судьба все-таки наказала его за все, что раньше сходило с рук. Раньше гулял – и хоть бы что, а теперь чувства подхватил, как простудился.

Веник смотрит на меня безумными карими глазами.

– До подсобки дошло. Смотрю на нее, без комбеза, мозг орет: «Бля-я-я!», – а все остальное: «Похер, давай!»

– Дебил, – говорю, – ты, Веник.

*

Я отправилась искать кафе «Трава», в котором работает Юра. Зачем, не знаю. Видимо, стало совестно: переборщила я тогда.

Нашла его заросшего и за барной стойкой. В штанах с подтяжками.

– Ого, – говорит он. – Вот это да.

И смотрит испытующе. В этом есть что-то жутковатое – когда человек с глазами, к которым липнет эпитет «беззащитные», смотрит вдруг именно так.

– Я попрощаться пришла, – говорю.

– Тогда иди туда, – он указывает в дальний угол.

Там воняет индийскими палочками и лежат журналы про йогу.

В Москву я собираюсь через две недели, но он не уточнял, поэтому лжи тут и не бывало.

Я влезаю на диван, через десять минут он садится рядом. По стене бегают зеленые слоники. Я пытаюсь понять, нарочно это или дизайнеры не знали такого кино.

– Залипаешь? – спрашивает Юра. – Я как отсюда в восемь выйду – сам спать завалюсь. Здесь не Москва. Здесь ритм не тот.

Молчит, а потом добавляет:

– Хотя с тобой бы, наверное, не уснул.

– В смысле?!

– В прямом.

Я пробыла у них до закрытия.

*

На другой день мы с Веником пьем портвейн.

– Она уходит в декрет, – говорит он. – Плакал прямо при ней.

– А я, – говорю, – теперь, кажется, его люблю. Что делать?

Веник чешет родничок на макушке.

– Домой вали, Марь. Только так. Только домой.

– А что это? Ты можешь мне объяснить? Что это было?

Он молчит минуты две, пинает краем подошвы вентшахту. Мы сидим на крыше.

– Когда все так ловко налажено и счастьем наполнены дни, в душе образуется скважина: душа твоя просит херни. Моя душа ее и так просит: я долбоеб. Отсюда и замначальница. А ты – ты только что вышла из ада.

– Ты про отца?

– Ага. И мозг запросил еще. Не привык жить без этого.

Он с силой бьет бутылку донышком о бетон. На ней образуется белая полоса.

– Все, что ты сейчас можешь, – это уехать. К Лёвке. Забыть. Не было этого, не было никогда и не будет. Бери билет и езжай прям щас. Вали домой, Марь.

3

На вокзале народу почти не осталось. Остался шпиль и пустая привокзальная площадь.

Здесь ритм и правда не тот.

Наталья Волкова

Журавлиный король

В той компании юных чудиков с ленточками, фенечками, шнурочками и заморочками он выглядел инородно. Не белой вороной, нет, – редким черным журавлем.

Он зачем-то наведывался туда, где мальчики и девочки, уверенные, что мир лишен любви и только они обладают его тайнами, пили из неказистых рюмок, плакали, смеялись и произносили трагические монологи. Музыка неслась из засыпанного табачным пеплом магнитофона, удивляя вновь пришедших горловым пением или звуками китайских колокольчиков.